Три главы в произвольном порядке
Этот текст раньше нигде не публиковался. А все потому, что написан только что.
Здравствуй, читатель. Эти строки — тебе.
Потому что первые строки всегда для читателя. Во первых строках должен быть эффект; читатель любит эффект.
Конечно, эффект должен умещаться в первые строки, поэтому следует начинать с шутки или с пошлости; — то и другое коротко. Хорошо если будет про секс и если будет афоризм; еще лучше, если все вместе: «Зеркала отвратительны, потому что умножают количество совокуплений».
Начинать с сентиментального, однако же, ни в коем случае не следует, хоть бы читатель этого и просил, это все равно как проорать вечером в окно: «Оля, я тебя люблю» — отвратительное, пошлое зрелище.
Впрочем, раз это пошло, с этого тоже можно начать.
I
Глава, которая начинается черт знает чем и которая заканчивается чистым фарсом.
Колея трамвая, холодная от спустившейся на город февральской ночи, огибает холмистый городской ландшафт, извиваясь змеем, давно обездвиженным и превращенным в сталь волшебником-архитектором; чтобы чудовище не ожило, тело его одели в корсет из шпал, — и только тогда змей закрыл свои зеленые глаза.
Когда вечерний трамвай включает свою единственную фару, кажется, что это змей ненадолго приоткрывает один глаз и смотрит, не пришло ли его время, не ослабли ли оковы; если, завидя приближающийся трамвай, приложить к рельсу палец, вы почувствуете, как дрожит его тело; приложите ухо — и услышите, как он дышит. Если этого недостаточно, — холодным февральским утром, когда трамваи только одеваются и прихорашиваются, собираясь на работу, приложите к рельсу язык.
Змея, почувствовав столь изощренное воздействие, задрожит, как дрожит и извивается изголодавшаяся женщина в руках любовника, как обжигающая от июльского обеденного солнца трамвайная колея, окутанная мелкой рябью пахнущего улицей воздуха. Она дрожит мелко. Вы чувствуете — вы слышите, как она дрожит.
Тем лучше, чем ближе трамвай.
Возможно, впрочем, она просто смеется. Он? Она?.. Автору бы хотелось думать, что мужчине не пристало ходить в корсетах. Читателю бы было спокойнее, если бы мужчина не лизал мужчину.
Итак — она.
Такая метаморфоза приятна глазу, но, увы, в ней мало выгод, как вообще мало выгод в женщине. Змей мог бы быть «немым летописцем, запечатляющим эпоху ранами на своем теле». Да мало ли, кем мог быть змей. Все метафоры псу под хвост. Впрочем, ладно.
Итак — она. Колея Трамваевна. (В скобках спросим у себя честно: уж не лучше ли лизать мужчину, чем Колею Трамваевну?..)
II
Глава, в которой счастье покупается за деньги и в которой нет Колеи Трамваевны.
Зато в ней есть наполовину вкопанные в землю колеса, какие есть возле каждой школы: считается, что они нужны для занятий физкультурой. Ей-богу, нет разницы, прыгать через колеса или через лавочки, зато на лавочках удобнее сидеть вечером под взглядами сгрудившихся от наступающих сумерек тополей. Темнеет медленно — и тени людей и деревьев уже достают до школы…
Сидим с Андреем на вкопанных в землю колесах. Словно бы огромный гимнаст со всего размаху рюхнулся прямо в землю, утянув за собой кольца. Когда-то давно.
А мы сидим сейчас.
Мы студенты, Андрею девятнадцать, мне восемнадцать, — значит, мы можем ходить в казино. И мы ходим — до того и после того, и каждый день лета, — но сейчас мы сидим. И у нас лучший день в жизни, потому что каждый выиграл по двести рублей.
А сначала у каждого было по десять. Причем, кажется, мелочью.
И мы сидим с Андреем, короли мира, и ангелы поют нам, и можно вообще в жизни не работать, а каждый вечер с десятки иметь хлеб и ночлег.
Темнеет, мы допиваем, обнимаемся и расходимся.
Счастливый день. А потом, — в другой день; когда-то, — мы совершаем уникальную разменную операцию: десятки и мелочь меняем в магазине на пятьдесят рублей одной купюрой, потому что жутко неловко высыпать в кассу казино медяки (Или из чего там сейчас делают медяки — из железа?).
Потом мы сидим на колесах. Проклятый гимнаст. Вечер; темнеет медленно, но, сукаблять, неумолимо. И жизнь — дерьмо.
На следующий день Коля бросает номер тридцать шесть, красное. Точно Коля, пухленький такой, неприятный тип. Бросает Коля — можно вообще к столу не подходить. Играем с Андреем одним цветом, я с одной стороны стола, он с другой.
Ха-ха, Коля, сплит мой! И Андрей номер поставил! Вот ведь олухи, но повезло.
— Вам цветом или кэшем?
— Сто цветом, остальное чистоганом! — небрежно бросаю я. Андрей ржет: «Чистоганом, ну ты сказал!»
Коля сегодня наш клиент. Угадываем еще. Андрей командует:
— Старина, нам все чистоганом, мы уходим.
И мы уходим.
Хорошо-то как! Синие, красные, оранжевые, зеленые колеса. Колеса всех цветов радуги. Радуга торчит прямо из земли! И шар земной не сам кружится, это я его кручу!
Наступает осень и Андрей уезжает на учебу. Я остаюсь, у меня учеба здесь. В казино захожу иногда днем: бесплатный кофе, чай с лимоном. Не играю.
III
Глава, в которой Колея Трамваевна несет нас в «Рафаэло» и где время повествования скачет через годы.
В «Рафаэло» бесплатный кофе и чай, полно китайцев и накурено: словом, отличное место. Если бы я был владельцем «Рафаэло», то сделал еще и бесплатный трамвай прямо до заведения. Но и без этого хорошо.
На разговор с Колеей Трамваевной всего несколько минут, наш выход через два холма; Волочаевская — в честь кого назвали улицу? Волочаева? Волочая? кто это, разбойник Волочай?
Господи, дай здоровья твоим детям и внукам.
В трамвае четыре калеки, трое из них мы. Покупаю билетик, смотрю цифры — следующий счастливый. Девушка, продайте нам еще один билет! Продает. Восемь плюс два, плюс… Счастливый.
Съедаю.
Колея-колеюшка, подскажи номерок, номерочек, номерочечек, мудрая сестрица. Тук-тук, тук-тук… Четыре? Да ты не смеешься ли над нами, сеструшка?..
«И я вдруг вижу его на улице, крупье, с которым часто играю, я его узнаю, и он меня узнает, и мы так смотрим друг на друга, и каждый как будто хочет сказать — давай заработаем. И вот уже как будто контакт, но раз, и какой-то знакомый его, и все, нет контакта…»
Студенты, китайцы… Спасибо, ставки сделаны. Номер три, красное. Ну, кто ставит на три, ну, кто?
Змей спит. Зеленые глаза его закрыты. Опоясанные его линиями, повторяя его изгибы, покоятся холмы.
Джон Донн уснул. Все уехали, у меня больше никого в этом городе. Можно только лишь познакомиться с ним заново.
Мы лежим, и я спрашиваю тебя, что сложнее: начать трагедией и закончить комедией или наоборот — начать анекдотом и закончить отрубанием головы. Как сильнее, что читателя (зрителя) сильнее трогает? Ты доказываешь одно, мне достается другое.
Не хочу спорить, поэтому вот такое мое предложение: надо делать универсально, чтобы повествование можно было изложить вспять, задом наперед. Просто поменяй цифры в главах.
Но только конец должен быть обязательно, потому что у всего есть конец. Например, у жизни.
Кстати, она заканчивается смертью.
Кстати, змей когда-нибудь откроет глаза — и корсет треснет.
Переставь главы, как хочешь.
P.S.
Этот текст надо бы кому-нибудь посвятить. Кому?.. Ну, Майклу Джексону. А почему нет? Посвящаю этот текст Майклу Джексону. Веселый был человек. Но есть еще кое-что. Кое-кто. Посвящаю этот текст Майклу Джексону и хабаровскому трамваю.